Каталог статей

Главная » Статьи » Морские истории » Байки вспомогательного флота

Байки из времен ремонта

Станислав Сахончик

Сто пятьдесят процентов

    Я сижу в кают – компании и вяло пишу гуашью на кумаче лозунг «Выполним план ремонта на 150%!». Писать и рисовать всякую всячину – это мое старое хобби, еще с института, которое постоянно эксплуатируется помполитом Леонтьичем в своих корыстных, далеко идущих политических целях.
    Рядом на диване, закинув руки за голову, лениво возлежит Динко – заводской пожарник Дино Козулич (мы его зовем для удобства Козлевичем), мой постоянный оппонент по политическим спорам. Динко – внешне типичный представитель местной «отрицаловки», основное кредо его декларируется им весьма незамысловато: «Найглавнейше в жиче ест пича, фича и новци, а политика – то е курво!», что в вольном переводе с сербо-хорватского означает, что главнейшее в жизни – это женщины, машины и деньги, а политика – дело весьма нехорошее. Он носит курчавую бороду и длинные волосы. Динко очень интересуется Россией, неплохо говорит по-русски и активно осваивает нашу ненормативную лексику, коей обильно уснащается разговорная речь моряков танкера во время ремонта. Надо сказать, что Динко достиг на этом поприще немалых успехов и уже активно вступает в диалоги с нашим боцманом, потрясая своих соплеменников незаурядными познаниями. Дело в том, что сербо-хорватская матерщина выглядит на фоне нашей очень бледно и невыразительно и зачастую слабо доходит до объекта воздействия. Динко же, гоняя нерадивых сварщиков, роняющих искры где попало, выражался по-русски хотя и с акцентом, но очень доходчиво и, что для гордых горцев немаловажно, необидно.
    А еще он страсть как любит задавать всякие каверзные вопросы.
    - Доктор, а как можно план выполнить на сто пятьдесят процентов? – невинным голосом, глядя в подволок, интересуется Динко.
    Опять какую-то пакость готовит Козлевич, не иначе.
    - Ну, как, как! Поднапрячься, изыскать внутренние резервы!
    - А откуда могут быть резервы? - нездорово оживляется он. - У нас же все рассчитано. Вот тебе на каюту надо ровно шесть квадратных метров линолеума, это мне Йозо сказал, как же он тебе план перевыполнит, а? Одну банку клея ему дал мастер утром – как раз на каюту. Так что у тебя сто пятьдесят процентов точно не выйдет, – злорадно сказал Динко.
    Все-таки нудные они люди, эти европейцы! Все посчитано, дотошно выверено, никаких случайностей быть не должно. Тоскливо, не то, что у нас. А самое-то обидное, что он вообще-то прав! Крыть нечем – достал-таки Козлевич! Сейчас я его шугану, достал, экономист…
    – Дино, вучкин курац, на баке пожар! – кричу я, показывая в иллюминатор на палубу.
На баковой надстройке точно что-то слегка дымится, и Динко, матерясь по поводу сварщиков, исчезает, громыхая тяжелыми армейскими ботинками. Дискуссия отложена до следующей встречи.
    Однако следующая встреча состоялась нескоро. На границе с Албанией, у озера Шкодер, была какая-то заварушка, «юги» начали призывать резервистов, отовсюду на сборный пункт деловито, без шума и воплей, потянулись серьезные люди, одетые в черное и зеленое, в походной амуниции, с ранцами и касками (полевая форма у резервистов хранится дома).

Среди них я с удивлением обнаружил и одетого в форму лейтенанта флота Дино Козулича, садившегося на заводской катер, набитый моряками - резервистами и следующий на военно-морскую базу в Тивате, которая находилась на другом берегу залива. Он был без бороды, коротко пострижен, непривычно элегантен и необычно серьезен. Непростой ты парень, оказывается, пожарник Козлевич! Вот тебе и «пича - фича»!
И все же, брат Динко, плохо ты нас, русских, знал! План ремонта нами был-таки перевыполнен, аж на сто тридцать процентов, сэкономлено для родного отечества сто тысяч долларов, изыскана масса внутренних резервов. Что с нас взять, с азиатов?! Не были мы тогда обучены европейской экономике. Кстати, нам от всей этой благодати перепало по Почетной грамоте за тридцать пять копеек и снятие ранее наложенных выговоров, за что мы Родине были безмерно благодарны!

Сема - Штирлиц

    Семен Семеныч Кривоногов, второй механик, был парнем веселым и общительным. Хороший специалист, на звук определявший неисправности громадного, величиной с трехэтажный дом, судового дизеля «Зульцер-Цигельский». Он в машине проводил больше времени, чем в каюте. Специальностью своей очень гордился, не слишком высоко ставя штурманов, считая их просто извозчиками. Над его креслом в машинном отделении висел плакатик с изречением, приписываемым Петру Первому: «Штурмана народ хамский, до баб и зелья весьма охочий. Слова путнего не скажут, однако драку завсегда учинят. Но по знанию зело хитрых навигацких наук до ассамблей допущены быть могут!». Мотористы его любили и почитали за честь стоять с ним вахты.
    Семеныч был очень тепло, почти как родной, принят местной черногорской общественностью, а поскольку в Биеле самой распространенной фамилией была Кривокапич («капа» – голова), то его звали Кривоножичем и почитали за дальнего родственника.
    Поскольку Черногория была какой-никакой, а все же заграницей, ходить нам по территории завода разрешали только минимум по двое (кабы чего не вышло). Поскольку на судне незанятых людей практически не бывает, Семеныч, прихватив не очень занятого судового доктора (то бишь меня), с утра отправлялся в заводоуправление. Далее общение начиналось с кабинета главного инженера примерно одинаковым диалогом:
    – Здраво! Имате проблему?
    – Имам! – хором отвечали мы и вкратце излагали суть проблемы.
    – Ништа! Данас мале попием – и нема проблема! Шта будемо пити – «лозу», сливовицу, «стомаклию»? Кафу?
    Нам больше нравилась крепкая сливовица и, приняв внутрь европейскую (по нашим понятиям чисто символическую) дозу сего живительного напитка и запив его крепчайшим кофе, мы отправлялись в следующий кабинет, где диалог повторялся. Причем даже тактичный отказ расценивался как нечто неприемлемое и даже оскорбительное, и мы, разумеется, как истинные интернационалисты, не могли обидеть хозяев в их лучших чувствах. В результате на пароход мы с Семенычем являлись уже слегка «на взводе». Поскольку это регулярно случалось со всеми судовыми командирами, капитан (что вполне разумно) не обращал на такие вещи особого внимания, лишь иногда одергивая слишком уж увлекавшихся товарищей.
    Однажды, блуждая по заводу в поисках куда-то запропастившегося технолога Божо Кривокапича, мы с Семенычем совершенно случайно забрели в цех, где стояли корабельные пушки и ракетные установки. Это не осталось без внимания – к нам зачастил Бранко Костинович, заводской начальник режима, «вучкин хорват», как его звали рабочие. Не найдя ничего лучшего для установления контакта с целью последующего разоблачения советских шпионов, Бранко стал регулярно появляться на пароходе с литровой бутылкой «Звечево бренди», что нами было встречено со сдержанным одобрением. Меня, как существо в военном отношении не опасное, Бранко всерьез не принимал, а за Семеныча взялся серьезно.
    Безобидные беседы вперемежку с возлияниями и вопросами на чисто военно-морские темы указывали на то, что сверхбдительный Бранко явно заподозрил в Семеныче крупного шпиона. Мы же по очереди старательно пичкали его информацией, почерпнутой из старой подшивки «Зарубежного военного обозрения», из «Справочника по корабельному составу иностранных флотов» и всякой псевдовоенной бредятиной, придуманной на скорую руку.
    Весь пароход с интересом следил за этим единоборством, особенно, конечно, наш штатный контрразведчик Женя Максимов, которому мы заплетающимся языком потом докладывали о результатах бесед. Бранко, до краев переполненного информацией и бренди, как правило, сводили с парохода, взявши «под белые крылья», и бережно доставляли на машине домой.
    В конце концов, после десяти дней алкогольного марафона, Бранко «сошел с дистанции» и с обострением язвенной болезни, а также начальными явлениями «белой горячки», надолго угодил на больничную койку. Нашел тоже с кем соревноваться! Перепить русского военного моряка, вспоенного казенным «шилом», невозможно даже теоретически. Но бедный хорват Бранко этого не знал.
    По прибытии во Владивосток, после того, как семейные моряки разошлись по домам, на борту состоялась крепкая пирушка. Наутро Семеныч, с трудом оторвавши лохматую голову от подушки, обнаружил у себя в каюте улыбающегося чекистской «отеческой» улыбкой капитана второго ранга, начальника особого отдела нашей бригады. Тот почти официально поблагодарил его за помощь, оказанную разведке в части прикрытия действующего сотрудника, и положил на столик коробочку с наручными часами «Командирские» с военно-морской символикой. Обалдевший Семеныч сонно промямлил «С-служу Советскому Союзу!» и… продолжил спать, видимо, приняв все произошедшее за фантастический сон. Особист, посмеиваясь, вышел из каюты.
    Проснувшийся к обеду Семеныч, обнаружив на столе коробочку с часами, на которых не было никакой гравировки, зашел в каюту к всезнающему начальнику радиостанции за разъяснениями.
    Хмурый Володя Онощенко (который дежурил по судну вместо загулявшего третьего штурмана и был эти обстоятельством весьма недоволен) сказал:
    - А что ты хочешь, чтоб тебе написали? «Шпиону Кривоногову от КГБ», что ли? На, возьми-ка вот лучше бутылку вина и дуй к доктору, у него тоже такая коробочка есть, на пару и подумайте! Давай вали, Штирлиц ты наш, а то мне к диспетчеру на связь выходить! Это ж надо, до чего флот докатился – за пьянку еще и награждают!
    Так Семеныч и стал Штирлицем.