Любимый рассказ нашего деда, с
которого он обычно начинал свои беседы, - байка о том, как его дед, отслужив
пятнадцать или двадцать годков, получил первый и, вероятно, единственный в его
жизни отпуск. В то время шла Кавказская война (военные
действия в 1817—64 годах, связанные с
присоединением Чечни, Горного Дагестана и Северо-Западного Кавказа царской
Россией), длилась она бесконечно долго, и в ней пришлось участвовать трём, если
не четырём поколениям нашего рода. С горцами воевал не только прадед моего деда
Игнат, но и его дед, которого звали Касьян.
Отпуска дед Касьян удостоился за
хорошую службу, за находчивость и ратную хитрость-смекалку, что в этом деле,
скорее всего, было решающим. Их отряд, войдя по ошибке не в то ущелье, проник
глубоко в горы - впереди и по сторонам громоздились непролазные скалы, а сзади
ущелье замкнули немирные горцы. Пробиться сквозь них без больших потерь
было вряд ли возможно: в горах один абрек,
засевший где-нибудь вверху, мог перестрелять сколько угодно людей, идущих
понизу. И такое бывало... Командир части, собрав стариков и объяснив, что к
чему, сказал, что выход один - положиться на волю Божью и изготовиться к
смертному бою. И тогда наш Касьян предложил во главе прорывающихся из западни
поставить оркестр, и когда малость стемнеет, идти напролом под марш и
барабанный бой.
Так и сделали. Горцы, до этого
никогда не слышавшие громогласной музыки (а легко представить, как она
громыхала в узком ущелье!), были ошарашены. И природное их любопытство
оказалось сильнее враждебности - они с интересом взирали на происходящее внизу, в ущелье. А казаки тем временем прошли
самый опасный участок.
Да, отпуск дед заслужил, и в этом у
нас не должно быть никаких сомнений. Вот и отправился он в родную станицу.
Первую и большую часть пути прошёл с «оказией» - почтовым обозом, и, не дойдя
до Катеринодара вёрст пятьдесят, двинул дальше в одиночку просёлками. Кубанские
степи тогда во многих местах были покрыты густыми «тёрнами» и диким бурьяном, а
по балкам и буеракам – колючей лесной
порослью. Зверья всякого, волков и медведей, не говоря уже о зайцах, лисах и
прочей мелкой живности, - водилось у нас тьма-тьмущая. То и дело на дорогу
выскакивало что-нибудь живое - то заяц
короткохвостый, то дрофа длинноногая. А зайцы в те времена, не забывал
подчеркнуть рассказчик, на вольных кубанских харчах отъедались необыкновенно, и
были ростом с доброго кобеля
моделянского, в общем - телки, а не зайцы,
у иного-другого одни уши были, может, с аршин и более...
День шёл к вечеру, а какой либо хутор или кошара, где рассчитывал переночевать наш отпускник, всё не попадались. Вот и
солнце покатилось за окоём, - и тут только заметил казачина, что впереди,
правда, не так, чтобы близко, завиднелись скирды (стог сена или соломы – прим.
составителя). «Вот это то, что мне надо», - подумал он, и, как конь к яслям,
заспешил к тем скирдам, где было можно, по его предположениям, неплохо
переспать до утра...
Скирды свежей соломы стояли рядом с
просёлком. К одной из них была прислонена слега - длинное средней толщины
бревно. С его помощью дед забрался наверх, огляделся. В наступающих сумерках
несколько в стороне он увидел огоньки какого-то жилья, и в вечерней тишине
услышал не то собачье, не то волчье тявканье. Эдакое с завывом.
«Скорее всего, волки кого-то
гонят...», - подумал дед.
Достал из оклунка (укр. котомка, сумка – прим. составителя) шмат
сала, горбушку хлеба, луковичку, и, перекрестившись на луну, повечерял.
Отодвинувшись от края скирды,
разгрёб её вершину, соорудил себе подходящее гнездо, залез в него и прикрылся
сверху немалой охапкой пахучей соломы.
О чём думал старый казак в эти
сладкие минуты засыпания - нам неведомо, но только через некоторое время сквозь
дрёму до слуха его донесся нарастающий волчий лай - серая свора явна
приближалась. Дед хотел было вылезть и посмотреть, что делается в окрестностях
его обиталища, но пока раздумывал - услышал, как кто-то карабкается по бревну.
Не прошло и минуты, как на край скирды, совсем рядом, плюхнулось что-то
тяжёлое.
«Никак, ещё постоялец», - подумал дед и, машинально пробрав в
прикрывавшей его соломе небольшое отверстие, увидел медведя.
Снизу же доносился нестройный, с
подвыванием, волчий вой. Волки, видно, были
раздосадованы тем, что косолапый так легко ускользнул от них.
Мишка оказался шутником, весёлым и
шубутным. Он стал дразнить своих супостатов, бросая им пучки соломы. А те там
внизу с азартом шарпали его «подарки».
Но кому шутки-хаханьки, а кому -
слёзки-страханьки: топтыгин, клята его душа, с радостной злостью сбросив
несколько охапок соломы с самого края скирды, стал сгребать её вблизи дедовой
головы. Ещё два-три хапка, сообразил казак, и медведь сбросит его волкам на
растерзание.
Убегать деду было некуда, и он,
упершись ногами в пол своего гнездовища, приспособился, и как только мишка
начал разворачиваться за очередным оберемком, изо всех сил ковырнул его со
скирды. Тот, весь в соломе, свалился, как чёрт в курятник, в самую гущу волчьей
стаи.
С переполоху волки было
разбежались, но потом, увидев совсем близко желанную добычу, ринулись к нему.
Медведь, однако, был уже на ногах.
Рявкнув, он врезал одному - другому из самых настырных и дал дёру, и волчья
стая с воем и гвалтом покатилась по дороге...
Дед почесал затылок: медведь, он и
есть медведь, зверюга с понятием, от дурных волков отобьётся и вернётся к скирде «побалакать» с обидчиком.
А может, и не вернётся: кто знает, какая у него думка...
Да только береженого и Бог бережёт,
а дурня и в церкви бьют... Так что лучше тут не засиживаться.
Дед пригляделся к замеченным ранее
огонькам, и прямиком через поле, по жнивью, подался на них. Не прошло и часу,
как он прибился к хутору. Загавкали собаки, а там и хозяин объявился, пустил служивого
в хату. Вышла хозяйка - глечик с молоком и добрую краюху хлеба на стол положила.
Дед поведал о своём приключении.
- Так то ж наши скирды, - всплеснул
руками хозяин. - Завтра с утра мы туда собирались, соломки надо привезти,
скотине на резку. Заодно и тебя подкинем к дороге...
На том и порешили. Кинули деду
драный кожух на лавку, дали ряднину укрыться...
А утром чуть свет, позавтракав чем
Бог послал, поехали к скирдам и уже на подъезде увидели, что одной скирды не
хватает, той крайней, на которой наш дед вчера с вечера медведя обидел.
Подъехали к току, и видят: та
несчастная скирда размётана, перемята и утоптана, а то, что осталось,
придавлено слегой.
- Ну вот, - сказал хозяин, - и
резки не нужно: сколько половы медведь натолок. Сейчас байдуже (укр. - невозмутимо, бесстрастно; хладнокровно; не теряя присутствия духа) сметём!
Вот такая история приключилась с
дедом нашего деда в те стародавние времена, когда и вода была водянистей, и
рыба - рыбастей, и люди - улыбастей. И про то про всё будет своя байка, и может
- не одна.
Автор:
Виталий РАДЧЕНКО.
Источник: журнал «Приморский Казачий
вестник», №
2, сентябрь 2012
|